Наиболее примечательна в этот период деятельность двух так называемых «социалистов-утопистов»: Томаса Мора и Томмазо Кампанеллы. Они являются предшественниками научного социализма и их работы похожи между собой. Они оба, но каждый по-своему, пытались создать общество, в котором люди равны между собой, отсутствует частная и даже личная собственность, труд-обязанность всех, а разделение происходит по потребности.

Утопия: от греч. u-нет и typos-место, т.е. место, которого нет; по другой версии, от йu-благо и typos-место, т.е. благословенная страна. Термин «Утопия» ведет происхождение от названия книги Т. Мора. Понятие «Утопии» стало нарицательным для обозначения различных описаний вымышленной страны, призванной служить образцом общественного строя, а также в расширенном смысле всех сочинений и трактатов, содержащих нереальные планы социальных преобразований.

В истории человечества Утопия как одна из своеобразных форм общественного сознания воплощала в себе такие черты, как создание социального идеала, критику существующего строя, стремление бежать от мрачной действительности, а также попытки представить будущее общества. Первоначально Утопия тесно переплеталась с легендами о «золотом веке», об «островах блаженных». В античности и в эпоху Возрождения Утопия приобрела преимущественно форму описания совершенных государств, якобы существующих где-то на земле, либо существовавших в прошлом; в XVII-XVIII вв. получили распространения различные утопические трактаты и проекты социальных и политических реформ.

Книга «Остров Утопия» вышла в свет в 1516г. Книга написана в популярном в то время жанре «рассказа путешественника». Якобы некий мореплаватель Рафаэль Гитлодей побывал на неизвестном острове Утопия, общественное устройство которого его так поразило, что он рассказывает о нем другим.

Первая часть «Утопии» посвящена критике государственного устройства Англии. В целом английское общество осуждается за слишком далеко зашедшую имущественную поляризацию населения: на одной стороне «жалкая бедность», на другой «дерзкая роскошь».

Что предлагается взамен? Томас Мор изобразил общество, где ликвидирована частная и личная собственность, введено равенство потребления, обобществлено производство и быт. Труд в Утопии составляет обязанность всех граждан, распределения происходит по потребности, рабочий день сокращен до 6 часов; наиболее тяжелые работы выполняют рабы. Отсутствие частной собственности позволяет Т. Мору строить производственные отношения в Утопии по новому принципу: на основе сотрудничества и взаимной помощи граждан, свободных от эксплуатации.

Однако, проектируя справедливое общество, Мор оказался недостаточно последовательным, допустив в Утопии существование рабов. Рабы на острове-бесправная категория населения, обремененного тяжелой трудовой повинностью. Они «закованы» в цепи и «постоянно» заняты работой. Наличие рабов в Утопии в значительной мере, по- видимому, было обусловлено низким уровнем современной Мору техники производства. Рабы нужны утопийцам, чтобы избавить граждан от наиболее тяжелого и грязного труда. Чтобы стать рабом, нужно совершить тяжкое преступление (в том числе измену или распутство). Рабы до конца дней своих занимаются тяжелой физической работой, однако в случае прилежного труда могут быть даже помилованы. Всеобщее равенство может быть и у рабов: равенство между собой. Одинаково одеты, одинаково стрижены, одинаково бесправны. Не индивиды, а масса типичностей. О масштабах свободы даже для честных утопийцев можно судить по следующему пассажу: «Каждая область метит своих рабов собственным знаком, уничтожить который-уголовное преступление, равно как появиться за границей или же разговаривать о чем-либо с рабом из другой области». Причем для раба нет никакой возможности бежать (либо донесут, либо внешний вид выдаст). Причем доносы всячески поощряются, а молчание о побеге жестоко наказывается. «У рабов же не только нет возможности сговориться, но и им нельзя даже собраться поговорить или обменяться приветствиями». Правда, остается надежда на освобождение в случае прилежного труда. Наличие рабов, несомненно, слабая сторона утопической концепции Томаса Мора.

Политический строй Утопии основан на принципах выборности и старшинства. Ежегодно проходят выборы. Верховный орган государства-сенат, который учитывает все, что производится в отдельных районах государства и при необходимости осуществляет перераспределение произведенного. В сенат граждане избираются не реже, чем раз в год. Власть постоянно меняется, у руля пожизненно остается лишь один человек-князь. Впрочем, его тоже могут отстранить, если он захочет править единолично.

Основной хозяйственной единицей Утопии является семья. При ближайшем рассмотрении, однако, оказывается, что семья у утопийцев необычная и формируется она не только по принципу родства. Главный признак утопийской семьи заключается в ее профессиональной принадлежности к определенному виду ремесла. Т. Мор неоднократно подчеркивает, что отношения в семье строго патриархальные, «во главе хозяйства стоит старейший. Жены услуживают мужьям, дети-родителям и вообще младшие старшим». Кроме того, в Утопии распространено почитание предков. Т. Мор перечисляет ремесла, которыми занимаются в отдельных семействах: это обычно «прядение шерсти или обработка льна, ремесло каменщиков, жестянщиков или плотников».

Главной производительной ячейкой в сельском хозяйстве Утопии является большая община, насчитывающая не менее 40 человек-мужчин и женщин и еще двух приписанных рабов. Во главе такого сельского «семейства» стоят «почтенные в летах» распорядитель и распорядительница.

Обращаясь к анализу этического аспекта «Утопии», нетрудно заметить, что главное в утопической этике-это проблема счастья. Утопийцы полагали, что «для людей все счастье или же его важнейшая доля» заключается в удовольствии, наслаждении. Однако, согласно этике утопийцев, не во всяком наслаждении состоит счастье человека, но «только в честном и благородном», основанном на добродетели и устремлении в конечном итоге к «высшему благу», к которому «влечет нашу природу добродетель». Ставя и решая эти «вечные» проблемы, Мор обнаруживает основательное знакомство с древнегреческой философией, в частности с сочинениями Платона и Аристотеля. Утопийцы считали свою этику наиболее разумной прежде всего потому, что она полезна для общества в целом и для каждого члена в отдельности, так как принципы этой этики, с их точки зрения, больше всего отвечали самому существу человеческой природы, проявлявшемуся в стремлении человека к счастью.

Религии утопийцев отличались друг от друга не только на своем острове, но и в каждом городе. Правда, общим для религий утопийцев было то, что они обязательно предписывали всем гражданам строгое соблюдение разумных и полезных для всего общества норм морали, а также установленных политических порядков, т.е. вместо того, что, с точки зрения Мора-гуманиста, представляло общечеловеческую ценность: человеколюбие, сочетание личных интересов с общественным благом, а также недопущение религиозных междоусобиц. Поддержание этих разумных моральных и политических норм лучше всего, по мнению Мора, обеспечивалось верой в бессмертие души. В остальном граждане Утопии пользовались полной свободой вероисповедания. Каждый мог пропагандировать свою религию «только спокойно и рассудительно, с помощью доводов», не прибегая к насилию и воздерживаясь от оскорблений других религий.

В отличие от философов античности и средневековья Мор исследует и решает этические проблемы на стыке философии, политики и социологии. Оригинальность Мора как мыслителя эпохи Возрождения-в том, что он ищет путь к совершенной этике в радикальном переустройстве общества на началах социальной справедливости, равенства и братства. При этом Мор не ограничивается порицанием человеческих пороков и провозглашением принципов этики, которыми должен руководствоваться некий абстрактный индивидуум, но выводит универсальный принцип совершенной этики индивидуума из коллективной этики бесклассового общества, моральным провозглашается то, что отвечает интересам большинства. Все, что противоречит благу большинства, объявляется аморальным. Автор «Утопии» не мыслит другого пути к решению морально-этических поблеем нежели через уничтожение частной собственности и переустройство всего общества на коммунистических началах. Именно это подразумевается Мором, когда он говорит об упразднении власти золота и отмене денег. Уничтожив собственность и деньги, Утопийцы добились коренного решения ряда этических проблем, над которыми тщетно бились поколения мыслителей античности и средневековья. Исчезли многие социальные пороки и конфликты: «обманы, кражи, грабежи, раздоры, возмущения, тяжбы, распри, убийства, предательства, отравления».

Всей своей книгой Томас Мор утверждает ту истину, что переустройству подлежит прежде всего порочная общественная система, поскольку источников нравственной испорченности людей (в том числе и самой гордыне, осуждаемой христианской моралью) является неравенство, вытекающее из частной собственности, без упразднения которой невозможна и справедливая социальная этика, достойная человека. Лишь государство, где уничтожена частная собственность, следует признать не только наилучшим, но и «единственным, какое по праву может притязать называться государством».

В 1520 году кончил свою жизнь замечательный борец за свободу и равенство - Томас Мюнцер. Это произошло в Германии. А через 15 лет в Англии на эшафоте скатилась голова другого замечательного человека - Томаса Мора. Слава этих двух людей в свое время гремела по всей Европе. Они жили в разных странах и не имели между собой ничего общего ни в методах действия, ни в темпераменте, но оба были коммунистами по убеждениям. Один - агитатор, организатор и народный вождь, собравший крестьян и ремесленников, перед которым содрогнулись владетельные князья и духовенство. Другой - ученый и государственный деятель, достигший высшей должности лорда-канцлера при дворе английского короля и писавший сочинения, удивлявшие весь мир. Оба были равны друг другу по смелости и твердости убеждений, у обоих была одна и та же цель - достижение справедливого строя общества, и оба кончили свою жизнь на эшафоте.

Они первыми широко проповедовали идеи коммунизма в эпоху религиозной борьбы с феодализмом.

В XVI веке новые колонии в Америке и вновь открытые земли, давшие английским купцам несметные богатства, стали закупать английские товары. Сбыт увеличился, и, значит, надо было увеличивать производство. На заграничных рынках стал расти спрос на английскую шерсть, и она настолько подорожала, что разводить овец стало гораздо выгоднее, чем сдавать землю в аренду крестьянам. Тогда землевладельцы стали прогонять крестьян-арендаторов со своих земель, которые понадобились им под пастбища. Оставшимся без земли крестьянам ничего не оставалось, как продавать свой труд, свои рабочие руки купцам в мануфактурах. Так, начиная с XVI века, в Англии стал постепенно складываться новый хозяйственный строй - капиталистический. Называется он так потому, что главную роль играл в нем капитал, при помощи которого купец мог завести крупное предприятие и купить необходимые для этого рабочие руки. Кроме разоренного крестьянства, появилось огромное количество уволенных слуг и разных прихлебателей дворянства, которые оказались ненужными вследствие прекращения междоусобных войн. В результате всего этого без работы осталось людей больше, чем могла поглотить промышленность. А в то время остаться безработным было достаточным, чтобы попасть в руки палача, потому что бедность и безработица были объявлены преступлениями, достойными смертной казни.

В 1520 году английский король Генрих VIII объявил, что только престарелые и нетрудоспособные нищие получают позволение просить милостыню, здоровые же присуждаются к наказанию плетьми и заключению в тюрьму. Их следует, привязав к тачке, бичевать до тех пор, пока кровь не начнет струиться из тела; тогда они должны дать клятву возвратиться на родину или туда, где они жили последние три года, и приняться за работу… А за какую работу? Где ее найти?

В 1536 году закон сделался еще строже. Если кто-нибудь вторично попадется, как бродяга, то его опять наказывают плетьми и отрезают ухо, а в третий раз - его казнят как тяжкого преступника и врага общества. По словам летописца, при Генрихе VIII таким образом было казнено 7200 человек. Но этим король не смог уничтожить бедности.

Объявление безработности и бедности преступлением, достойным смертной казни, так же как и мечты о воскрешении равенства и братства древнейших христианских общин, не могли остановить роста противоречий. И был в то время только один человек, человек, который был настолько смел и дальновиден, что смог указать людям новый путь к разрешению всех противоречий и трудностей, указать шаг на новом пути к другому общественному строю. Этим человеком, нарисовавшим невиданную дотоле картину будущего коммунизма, был Томас Мор - лорд-канцлер короля. Родился он в Лондоне в семье судьи в 1478 году. После школы учился в университете в Оксфорде. Но отец хотел сделать из него юриста и поэтому лишил всякой помощи. Мор жил впроголодь, его преследовала нужда, часто ему не на что было купить даже сапог. В конце концов ему пришлось уйти из университета, и по воле отца он стал посещать юридическую школу в Лондоне. В 1501 году он сделался адвокатом, чутким, отзывчивым и бескорыстным. До 1504 года Томас Мор жил вблизи монастыря картезианцев, посещал церковные службы и сам хотел сделаться монахом, но оставил это намерение, когда убедился, что духовенство утратило свою прежнюю суровость и воздержание. Он вернулся к мирской жизни и в 1504 году был избран в парламент, где, несмотря на молодость, имел значительное влияние.

В то время Англия уже принимала участие в мировой торговле и Лондон приобрел значение мирового города наравне с Лиссабоном, Антверпеном и Парижем. Когда на престол вступил король Генрих VIII, Мор вскоре был послан одним из послов в Нидерланды для заключения торгового договора. В Нидерландах он пробыл 6 месяцев. Переговоры оставляли ему много свободного времени, и здесь он написал свое знаменитое сочинение: «Золотая книга, столь же полезная, как и забавная, о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопии» («утопия» - по-гречески - «место, которого нет»). Первое издание книги появилось в 1516 году, и затем она переиздавалась бесконечное число раз на всех европейских языках.

В этой книге Мор описал идеальное государство без угнетения слабых и без принудительного труда.

Впечатление от «Острова Утопия» было огромно. Это произведение сразу поставило Мора в ряду первых политиков Англии. В живых образах рисует Мор в своей книге картину благоустроенного государства, уже созданного и живущего полной жизнью на воображаемом острове. Жизнь этого бесклассового государства-нации описана так полно, что Мору казалось, что им разрешены все противоречия. Мор слишком хорошо знал жизнь, чтобы верить, что всякий класс, как бы справедливы ни были его намерения, мог удерживать в своих руках власть без угнетения неимущего большинства. Мор заглянул далеко в будущее и противопоставил коммунистический строй, при котором все принадлежит всем, классовому обществу. В его государстве все распределялось по принципу: труд обязателен, каждый работает сколько может и получает сколько ему надо, всякий труд вознаграждается по заслугам, и каждый человек живет в роскоши, хотя ни один не получает больше другого. Частной собственности нет. На острове Утопия существуют 24 больших города, одинаковых по языку, нравам, законам и учреждениям. Кроме того, в стране имеются усадьбы, снабженные всеми необходимыми сельскохозяйственными орудиями. В этих усадьбах живут люди, постепенно отправляющиеся из городов в деревню. В каждой сельской семье должно быть не менее сорока членов, мужчин и женщин. Из каж" дой семьи ежегодно 20 человек, пробыв два года в усадьбе, возвращаются в город и заменяются двадцатью другими - горожанами, которые учатся земледелию у остальных двадцати, уже проживших год в усадьбе и потому знающих сельское хозяйство. Очередь для земледельцев вводится для того, чтобы никто против воли не был вынужден слишком долго заниматься тяжелым и кропотливым сельскохозяйственным трудом.

Сельские жители обрабатывают поля, ухаживают за скотом и рубят дрова, которые перевозят в город. Еще они занимаются искусственным выведением цыплят при помощи особых аппаратов для высиживанья яиц… Главным занятием утопийцев является земледелие, но наряду с этим каждый обучается ремеслу, как своей специальности, причем обучаются ему и мужчины и женщины. Ремесла их заключаются главным образом в обработке шерсти и льна; кроме того, существует ремесло каменщика, кузнеца и плотника. Остальные отрасли труда имеют очень мало применения.

Работают в Утопии только по шесть часов в сутки: три часа с утра до обеда, потом отдыхают два часа и после отдыха работают еще три часа. Затем следует ужин. Рано ложатся спать и спят восемь часов. Остальное время каждый проводит по своему усмотрению. Шести часов работы в день более чем достаточно для производства вещей, нужных для здоровой и приятной жизни.

Работают все, кроме руководителей общества и тех, которые получили от народа разрешение посвятить себя науке. Если же такой человек не оправдает возлагавшихся на него надежд, то он снова переводится в разряд ремесленников.

Сельские жители производят продукты для себя и для горожан. Последние тоже работают на город и на сельские местности. Каждый город ежегодно посылает в столицу трех мудрейших своих стариков, которые решают общие для всего острова дела. Они собирают сведения, где и в чем есть избыток или недостаток, и тогда первым устраняется второе. Города, отдающие свой избыток другим, за это с них ничего не получают, потому что сами пользуются от других всем, что им нужно, также без вознаграждения. Таким образом весь остров составляет как бы одну семью. Деньги в Утопии совсем неизвестны. Все вещи имеются в избытке. Нет никакого основания описаться, что кто-нибудь потребует больше, чем ему нужно, потому что каждый уверен, что ему никогда не придется терпеть нужды.

На каждой улице города построены громадные великолепные дворцы. В них живут «сифогранты» - должностные лица, которые избираются по одному на каждые 30 семей. К каждому из дворцов прикреплены по 30 семейств, живущих по обе стороны. Заведующие кухнями этих дворцов в определенные часы приходят на рынок, где каждый берет необходимые продукты, нужные для 30 семей. Но лучшие продукты прежде всего посылаются для больных в госпитали.

В определенные часы каждые 30 семейств направляются в свои дворцы обедать и ужинать. На рынках не препятствуется брать всем съестные припасы сколько кто хочет, но нет никого, кто добровольно бы обедал отдельно у себя дома, когда рядом во дворце сколько угодно хорошей и готовой пищи. Кушанья во дворце готовят женщины поочередно, а за столом прислуживают мальчики и девочки.

Главной задачей выборных сифогрантов является наблюдение за тем, чтобы никто не бездельничал. Все сифогранты назначают князя из четырех кандидатов, выбираемых народом. Должность князя пожизненная. Он лишается должности только в том случае, если на него падет подозрение, что он стремится к самодержавию. Вероисповедание на острове - личное дело каждого. Священники, как и все чиновники, избираются народом.

Население Утопии ненавидит войну и военную славу считает самой незавидной. Война необходима только для защиты своей родины или своих друзей и для освобождения угнетенного народа от ига тирании. Ученые - в большом почете. Они освобождаются от физического труда, но занятия наукой не являются монополией ученых. Обыкновенно рано утром происходят публичные чтения, посещать которые могут все мужчины и женщины. Смотря по своей склонности, они слушают чтения по тем или иным предметам.

Итак, в Утопии нет частной собственности и нет денег. Каждый занимается только делами общества, и все распределяется равномерно по принципу: каждый работает сколько он может и получает сколько ему надо. И хотя нет собственности, там все богаты и у всех спокойная и беззаботная жизнь.

Коммунизм Томаса Мора был утопическим, несбыточным. Однако он был создан глубоким знанием жизни и пониманием потребностей той эпохи. Мор первый сделал попытку приноровить коммунизм к вновь возникающему капиталистическому обществу и первый в мире выдвинул основной принцип коммунизма, который позднее вошел в теорию научного коммунизма Карла Маркса: от каждого - по способностям, каждому - по потребностям.

У Мора наука впервые попадает на службу людям. Наука, казавшаяся христианству враждебной, становится необходимой при создании нового, справедливого строя. Мор делает науку доступной всем как высшее наслаждение. Но путей к достижению коммунистического общества Мор не указал, да по тому времени и не мог этого сделать.

Имя: Томас Мор (Thomas More)

Возраст: 57 лет

Деятельность: юрист, философ, писатель-гуманист

Семейное положение: был женат

Томас Мор: биография

Томас Мор – это известный писатель-гуманист, философ и юрист из Англии, также занимавший пост лорд-канцлера страны. Наиболее известен Томас Мор произведением под названием «Утопия». В этой книге он, взяв в качестве примера выдуманный остров, изложил свое видение идеальной общественно-политической системы.

Философ также был активным общественным деятелем: ему была чужда эпоха Реформации, и он чинил препятствия распространению протестантской веры на английские земли. Отказавшись признать за Генрихом VIII статус главы английской церкви, он был казнен по Акту об измене. В XX веке Томаса Мора причислили к лику католических святых.

Детство и юность

Биография Томаса Мора начинается в семействе лондонского судьи Высшего королевского суда сэра Джона Мора. Томас появился на свет 7 февраля 1478 года. Его отец был известен неподкупностью, честностью и высокими моральными принципами, что во многом определило мировосприятие его сына. Первое образование сын прославленного судьи получил в грамматической школе Святого Антония.

В тринадцатилетнем возрасте Мор-младший получил должность пажа при кардинале Джоне Мортоне, в течение некоторого времени работавшем лорд-канцлером Англии. Мортону пришелся по вкусу веселый, остроумный и любознательный молодой человек. Кардинал заявил, что Томас непременно «станет изумительным человеком».

В шестнадцать лет Мор поступил в Оксфордский университет. Его преподавателями были величайшие британские юристы конца XV века: Вильям Гросин и Томас Линакр. Учеба давалась молодому человеку относительно легко, хотя уже в ту пору его начали привлекать не столько сухие формулировки законов, сколько произведения гуманистов того времени. Так, к примеру, Томас самостоятельно перевел на английский язык биографию и труд «Двенадцать мечей» гуманиста из Италии Пико делла Мирандола.

Спустя два года после поступления в Оксфорд Мор-младший, по указанию отца, вернулся в Лондон с целью добиться улучшения знаний в области английского права. Томас был способным учеником и с помощью опытных юристов того времени изучил все подводные камни английского законодательства и стал блистательным адвокатом. При этом он интересовался философией, штудировал произведения древних классиков (особенно – Лукиана и ), совершенствовал латинский и греческий и продолжал писать собственные сочинения, часть которых была начата еще во время учебы в Оксфорде.

«Проводником» в мир гуманистов для Томаса Мора стал Эразм Роттердамский, с которым адвокат познакомился на торжественном приеме у лорда-мэра. Благодаря дружбе с Роттердамским начинающий философ вошел в круг гуманистов своего времени, а также в кружок Эразма. Находясь в гостях в доме Томаса Мора, Роттердамский создал сатиру «Похвала глупости».

Предположительно, период с 1500 до 1504 годы молодой адвокат провел в лондонском картезианском монастыре. Однако он не захотел окончательно посвятить жизнь служению Богу и остался в миру. Тем не менее, с тех пор Томас Мор не оставлял привычек, полученных за время жизни в монастыре: он рано вставал, много молился, не забывал ни об одном посте, занимался самобичеванием и носил власяницу. Это сочеталось со стремлением служить и помогать стране.

Политика

В начале 1500-ых годов Томас Мор преподавал право параллельно с ведением адвокатской практики, а в 1504 году он стал членом Парламента от купечества Лондона. Работая в Парламенте, он не раз позволял себе открыто высказываться против налогового произвола, который чинил жителям Англии король Генрих VII. Из-за этого юрист впал в немилость в высших эшелонах власти и был вынужден на некоторое время отказаться от политической карьеры, вернувшись исключительно к адвокатской работе.

Одновременно с ведением судейских дел, в это время Томас все более уверенно пробует свои силы в литературе. Когда в 1510 году новый правитель Англии – Генрих VIII – созвал новый Парламент, литератору и юристу вновь нашлось место в высшем законодательном органе страны. В то же время Мор получил должность помощника городского шерифа Лондона, а через пять лет (в 1515 году) он стал членом делегации английского посольства, направленной во Фландрию для ведения переговоров.

Тогда Томас и начал работать над своей «Утопией»:

• Первую книгу этого произведения автор написал во Фландрии и завершил вскоре после того, как вернулся домой.
• Вторую книгу, основное содержание которой – повествование о выдуманном острове в океане, который якобы был недавно открыт исследователями – Мор, преимущественно, написал раньше, и по завершении первой части произведения лишь слегка подправил и систематизировал материал.
• Третья книга была издана в 1518 году и включала в себя, помимо написанного ранее материала, «Эпиграммы» автора – обширное собрание его поэтических произведений, выполненных в жанре поэм, стихотворений и непосредственно эпиграмм.

«Утопия» была рассчитана на просвещенных монархов и ученых-гуманистов. Она оказала большое влияние на развитие идеологии утопистов и упоминала о ликвидации частной собственности, равенстве потребления, обобществленном производстве и т.д. Одновременно с написанием этого произведения Томас Мор работал и над другой книгой – «Историей Ричарда III».

Король Генрих VIII высоко оценил «Утопию» одаренного адвоката и в 1517 году решил назначить его своим личным советником. Так знаменитый утопист вступил в Королевский совет, получил статус королевского секретаря и возможность работать над дипломатическими поручениями. В 1521 году он начал заседать в высшем английском судебном учреждении – «Звездной палате».

В то же время он получил рыцарский титул, земельные пожалования и стал помощником казначея. Несмотря на успешную политическую карьеру, он оставался скромным и честным человеком, о стремлении которого к справедливости знала вся Англия. В 1529 году король Генрих VIII пожаловал верному советнику высший государственный пост – должность лорд-канцлера. Томас Мор стал первым выходцем из буржуазии, которому удалось занять этот пост.

Произведения

Наибольшую ценность среди трудов Томаса Мора имеет произведение «Утопия», в состав которого входят две книги.

Первая часть работы представляет собой литературно-политический памфлет (произведение художественно-публицистического характера). В нем автор выражает свои взгляды на то, насколько несовершенна социальная и политическая система. Мор критикует смертную казнь, иронически высмеивает разврат и тунеядство духовенства, жестко выступает против огораживания общинных людей, выражает несогласие с «кровавыми» законами о рабочих. В этой же части Томас предлагает и программу реформ, призванных исправить положение вещей.

Во второй части представлено гуманистическое учение Мора. Основные идеи этого учения сводятся к следующему: главой государства должен быть «мудрый монарх», частная собственность и эксплуатация должны быть заменены обобществленным производством, труд обязателен для всех и не должен быть изнурительным, деньги могут быть использованы только для торговли с другими странами (монополия на которую принадлежит государственному руководству), распределение продуктов должно осуществляться по потребностям. Философия Мора предполагала полную демократию и равноправие, несмотря на наличие короля.

«Утопия» стала основой для последующего развития утопических учений. В том числе, она сыграла немалую роль в становлении гуманистической позиции такого известного философа, как Томмазо Кампанелла. Другим значимым произведением Томаса Мора стала «История Ричарда III», по поводу правдоподобности которой до сих пор ведутся дебаты: одни исследователи считают книгу историческим произведением, другие – скорее художественным. Утопист также написал немало переводов и стихотворных трудов.

Личная жизнь

Еще до того, как эпоха Возрождения пополнилась знаменитым произведением Томаса Мора и до того, как он начал занимать высокие посты в государстве, гуманист женился на семнадцатилетней Джейн Кольт из Эссекса. Это произошло в 1505 году. Она была тихой и доброй девушкой и вскоре родила мужу четырех детей: сына Джона и дочерей Сесиль, Элизабет и Маргарет.

В 1511 году Джейн скончалась из-за лихорадки. Томас Мор, не желая оставлять детей без матери, в скором времени женился на обеспеченной вдове Элис Мидлтон, с которой счастливо прожил до самой смерти. У нее также был ребенок от первого брака.

Смерть

Для Томаса Мора цитаты из его произведений были не просто художественным вымыслом – он глубоко верил во все положения своего учения и оставался религиозным человеком. Поэтому, когда Генрих VIII захотел расторгнуть брак со своей супругой, Мор настаивал, что сделать это может только Папа Римский. В роли последнего на тот момент выступал Климент VII, и он был против бракоразводного процесса.

В результате Генрих VIII разорвал связи с Римом и встал на путь создания англиканской церкви в родной стране. Вскоре была коронована , новая супруга короля. Все это вызвало настолько сильное возмущение у Томаса Мора, что он не только оставил пост лорда-канцлера, но и помог монахине Элизабет Бартон публично осудить поведение короля.

Вскоре Парламент принял «Акт о престолонаследии»: все английские рыцари должны были принести присягу, признавая детей Генриха VIII и Анны Болейн законными и отказываясь признавать какую-либо власть над Англией за исключением власти представителей династии Тюдоров. Томас Мор отказался произнести присягу и был заключен в Тауэр. В 1535 году его казнили за государственную измену.

В 1935 году он был причислен к лику католических святых.

Тогда автор ее, Томас Мор, был влиятельным английским государственным человеком, делавшим блистательную карьеру. В 1529 г. он стал лордом-канцлером Англии, первым после короля человеком в государстве. Но в 1535 г. он выступил как решительный противник того преобразования церкви, которое под влиянием Реформации проводил король Генрих VIII . Мор отказался принести присягу королю как главе вновь созданной английской церкви, был обвинен в государственной измене и в 1535 г. обезглавлен. Четыре столетия спустя, в 1935 г., католическая церковь приняла Томаса Мора в число своих святых.

«Утопия» написана в форме разговора между Мором, его другом Эгидием и путешественником Гитлодеем. Гитлодей повидал весь свет и внимательно наблюдал жизнь. Участвуя в путешествии Америго Веспуччи , он был по его просьбе оставлен с несколькими товарищами «у пределов последнего путешествия». После странствий по морям и пустыням Гитлодей попадает на остров Утопия, где обнаруживает государство, живущее по справедливым законам, некогда установленным мудрым законодателем Утопом. Чтобы оценить впечатление, которое «Утопия» произвела на современников, надо иметь в виду, что все это написано в самом начале эпохи великих открытий , еще до романов Дефо и Свифта .

Все основные идеи «Утопии» так или иначе относится к двум темам: критике современного автору европейского общества и описанию идеального государства на острове Утопия. Это в основном соответствует разделению всего сочинения на две книги.

В первом направлении центральной идеей Томаса Мора является то, что современные европейские государства – это орудия корыстных интересов богачей:

«При неоднократном и внимательном созерцании всех процветающих ныне государств я могу клятвенно утверждать, что они представляются не чем иным, как неким заговором богачей, ратующих под именем и вывеской государства о своих личных выгодах».

Истинная же причина такого положения – это частная собственность и деньги:

«Впрочем, друг Мор, если сказать тебе по правде мое мнение, то по-моему, где только есть частная собственность, где все мерят на деньги, там вряд ли когда-либо возможно правильное и успешное течение государственных дел».

«...но если она (частная собственность) останется, то и у наибольшей и наилучшей части населения навсегда останется горькое и неизбежное бремя скорбей»

В качестве примера в «Утопии» разбирается преступность, которая относится целиком на счет порочности социальной системы:

«Разве, поступая так, вы делаете что-нибудь другое, кроме того, что, создаете воров и одновременно их караете?»

Тогдашнее законодательство, каравшее воров смертью, признается Мором в «Утопии» не только несправедливым, но и неэффективным. Вместо этого Гитлодей предлагает обычаи, которые он видел у живущего в горах Персии народа полилеритов:

«в этом отношении я ни у одного народа не наблюдал лучшего порядка...».

Обычаи эти заключаются в том, что в Утопии пойманных воров превращают в государственных рабов . В качестве знака их положения им подрезают одно ухо. Ленивых

«не столько наказывают кандалами, сколько поощряют ударами».

Наконец, для предотвращения побегов в Утопии поощряются доносы: донесший о таком замысле раб получает свободу, свободный – деньги. Пойманного же беглого раба казнят, помогавшего ему свободного – обращают в рабство.

«Легко можно видеть, насколько они (эти законы) человечны и удобны»,

– заключает рассказчик.

Мрачной картине жизни европейских государств Томас Мор противопоставляет описание идеального государства на острове Утопия. Это не сухой трактат по государственному устройству или политической экономики, а живая картина жизни. Описывается одежда жителей, их занятия и развлечения, вид городов и храмов. Благодаря этому нам становится понятнее, какие черты этой жизни Мор хочет выделить в качестве основных идей своей книги.

Утопия является республикой, управляемой выборными должностными лицами, которых подданные называют «отцами». Вся жизнь в этой выдуманной Томасом Мором стране регулируется государством. Нет никакой частной собственности и денег. Основой хозяйства является всеобщая трудовая повинность. И прежде всего для всех (или почти всех) обязательно отработать определенный срок в сельском хозяйстве:

«У всех мужчин и женщин есть одно общее занятие – сельское хозяйство, от которого никто не избавлен»

Достигшие определенного возраста граждане Утопии направляются на работу в деревню, а после того, как они отработают там 2 года, переселяются в города. Кроме того, каждый обучается какому-либо ремеслу, которым занимается остальное время. Работа в Утопии происходит под наблюдением чиновников:

«Главное и почти исключительное занятие сифогрантов (одна из разновидностей «отцов») состоит в заботе и наблюдении, чтобы никто не сидел праздно, а чтобы каждый усердно занимался своим ремеслом...»

Равномерность распределения населения также регулируется государством путем массовых переселений:

«Эти размеры (общин, называемых семействами) соблюдаются путем переселения в менее людные семейства тех, кто является излишним в очень больших. Если же переполнение города вообще перейдет надлежащие пределы, то утопийцы наверстают безлюдье других своих городов».

«Если какой-нибудь несчастный случай уменьшает население собственных городов утопийцев... то такой город восполняется обратным переселением граждан из колоний».

Рассказчик у Мора с симпатией подчеркивает идею единообразия, стандартности возникающего таким образом на Утопии уклада жизни.

«Что же касается одежды, то за исключением того, что внешность ее различается у лиц того или другого пола, равно как у одиноких и состоящих в супружестве, покрой ее остается одинаковым, неизменным и постоянным на все время...».

Верхнюю одежду на Утопии составляет плащ.

«Цвет этого плаща одинаков на всем острове, и притом это естественный цвет шерсти».

Томас Мор подчёркивает, что это касается не только одежды:

«На острове пятьдесят четыре города, все обширные и великолепные; язык, нравы, учреждения и законы у них совершенно одинаковые. Расположение их всех также одинаково, насколько это допускает местность».

«Кто знает хотя бы один город, тот узнает все города Утопии, до такой степени сильно похожи все они друг на друга, поскольку этому не мешает природа местности».

Все продукты потребления люди на Утопии получают с общественных складов, причем каждый может брать сколько ему нужно. Однако питание вообще в значительной мере централизовано:

«хотя никому не запрещено обедать дома, но никто не делает этого охотно, потому что считается непристойным и глупым тратить труд на приготовление худшей еды, когда во дворце, отстоящем так близко, готова роскошная и обильная».

Речь здесь у Мора идет о добровольных общих трапезах. Но в описании их рассказчик как-то сбивается и говорит:

«тут (во дворцах) эти семьи должны обедать».

И данное Мором описание общих трапез на Утопии больше напоминает рационирование, чем распределение по потребностям:

«Блюда с едой подаются не подряд, начиная с первого места, а каждым лучшим кушаньем обносят прежде всего всех старейшин, места которых особо отмечены, а потом этим блюдом в равных долях обслуживают остальных».

Совместные трапезы целиком соответствуют основным идеям книги: согласно Томасу Мору, жизнь обитателя Утопии должна проходить на глазах у всех.

«У них нет ни одной винной лавки, ни одной пивной; нет нигде публичного дома, никакого случая разврата, ни одного притона, ни одного противозаконного сборища; но присутствие на глазах у всех создает необходимость проводить все время или в привычной работе, или в благопристойном отдыхе».

В домах –

«Двери двустворчатые, скоро открываются при легком нажиме и затем, затворяясь сами, впускают кого угодно – до такой степени у утопийцев устранена частная собственность. Даже самые дома они каждые десять лет меняют по жребию».

Желающий погулять за городом должен взять на это разрешение у отца, жена – у мужа, муж – у жены. Отправляющийся в другой город обязан получить разрешение у должностных лиц.

«Они отправляются одновременно с письмом от князя, свидетельствующим о позволении, данном на путешествие, и предписывающим день возвращения».

«Если кто преступит свои пределы по собственному почину, то, пойманный без грамоты князя, он подвергается позорному обхождению: его возвращают, как беглого, и жестоко наказывают. Дерзнувший на то же вторично – обращается в рабство».

(Подробнее о рабстве будет сказано позже).

В Утопии Томаса Мора существует индивидуальный моногамный брак, однако в рассказе не говорится, заключается ли он по желанию жениха и невесты, или вопрос решается родителями или чиновниками. Но государство строго следит за соблюдением целомудрия до брака и за взаимной верностью супругов. Виновные караются продажей в рабство. Заключение брака граждане Утопии сравнивают с продажей лошади, и на этом основании жениху перед вступлением в брак показывают невесту голой, а невесте – жениха, – так как ведь снимают же при покупке лошади с нее попону!

Карта воображаемого острова Утопия, художник А. Ортелиус, ок. 1595

Жители Утопии Мора не обременены тяжелой работой – они трудятся только 6 часов в день, остальное время посвящая наукам, искусствам и «благопристойному отдыху». Объяснение того, каким же образом они, несмотря на это, достигают изобилия, таково: в Европе труд бедняков создает богатства, которые по большей части идут на содержание бездельников, в Утопии же трудятся все. Список бездельничающих очень интересен: на первом месте стоят женщины, потом священники и монахи, затем помещики и их челядь!

Граждане Утопии по видимости во всем равны друг другу – в обязательной трудовой повинности, в цвете и покрое платья, в строении их домов. Но это далеко не полное равенство. От трудовой повинности освобождаются чиновники и те, кому постановление чиновников

«дарует навсегда это освобождение для основательного прохождения наук».

«Из этого сословия ученых выбирают послов, духовенство, траниборов (высших чиновников) и, наконец, самого главу государства...».

Если сравнить это с другим местом рассказа:

«По большей части каждый вырастает, учась отцовскому ремеслу»

то возникает представление о замкнутом сословии, почти касте, в руках которой находится руководство государством. Что касается остальной массы населения, то о ней рассказчик в книге Мора высказывается так (говоря о том, что законы должны быть простыми, не требующими сложного толкования):

«Простой народ с его тугой сообразительностью не в силах добраться до таких выводов, да ему и жизни на это не хватит, так как она занята у него добыванием пропитания».

И уж полностью эта картина равенства разрушается, когда мы узнаем о том, что жизнь в Утопии Томаса Мора в значительной мере основывается на рабстве. Рабами выполняются все грязные и тяжелые работы. Но рабство, по идее Мора, несет не только экономическую функцию. Источник рабов на Утопии таков:

«...они обращают в рабство своего гражданина за позорное деяние или тех, кто у чужих народов был обречен на казнь за совершенное им преступление», (их покупают или получают даром).

«Рабы того и другого рода не только постоянно заняты работой, но и закованы в цепи; обхождение с рабами, происходящими из среды самих утопийцев, более сурово...».

«Труд этих лиц приносит больше пользы, чем их казнь, а с другой стороны, пример их отпугивает на более продолжительное время от совершения подобного позорного деяния. Если же и после такого отношения к ним они станут бунтовать и противиться, то их закалывают, как диких зверей, которых не может обуздать ни тюрьма, ни цепь».

В рассказе Томаса Мора об Утопии есть и описание общего мировоззрения ее жителей. Оно основывается на признании удовольствий высшей целью жизни. Отказ от них

«может быть лишь в том случае, когда кто-нибудь пренебрегает этими своими преимуществами ради пламенной заботы о других и об обществе, ожидая взамен этого страдания большего удовольствия от Бога».

В Утопии Мора господствует полная свобода совести, ограниченная лишь тем, что законодатель Утоп

«с неумолимой строгостью запретил всякому ронять так низко достоинство человеческой породы, чтобы доходить до признания, что души гибнут вместе с телом и что весь мир несется зря, без всякого участия Провидения. Поэтому, по их верованиям, после настоящей жизни за пороки назначены наказания, и за добродетель – награды».

Некоторые граждане Утопии считают богом Солнце, другие – Луну, третьи – кого-либо из древних героев. Но все они признают

«некое единое божество, неведомое, вечное, неизмеримое, необъяснимое, превышающее понимание человеческого разума, распространенное во всем мире не своею громадою, а силою: его называют они отцом».

Такому абстрактному теизму сродни и богослужение на Утопии. Томас Мор пишет, что в тамошних храмах нет изображений богов. Богослужение заключается в том, что молящиеся вместе со священником под музыку поют хвалу богу. Священниками могут быть и мужчины и женщины, мужчины могут быть женатыми.

В последнее время, как сообщает Мор устами рассказчика, в Утопии стало известно христианство, которое нашло там много последователей. Правда, один проповедник, который называл другие религии языческими, а их последователям угрожал вечным огнем, был арестован и осужден. Очень интересна идея рассказчика, что быстрое распространение христианства в Утопии объясняется сходством между коммунистическим строем утопийцев и порядками в первой апостольской общине, которая

«сохраняется и до сих пор в наиболее чистых христианских общинах».

Ссылка на коммунистический характер общины, описанной в «Деяниях Апостолов», была излюбленным аргументом еретических сект, и трудно представить себе, кого, если не какое-либо из таких идейных течений, подразумевает автор под «чистой христианской общиной», современной ему.

Если смотреть на Томаса Мора как на мученика, отдавшего жизнь за идеалы католической церкви, то «Утопия» поразит тем, как она далека от этих идеалов. Кроме сочувственного описания гедонистского мировоззрения, бесцветно теистической религии, там можно найти и прямые, хотя замаскированные, выпады против христианства и папы. По-видимому, до сих пор никому так и не удалось объяснить, как уживались две столь контрастных основополагающих идеи в одном человеке.

Но если смотреть на «Утопию» как на произведение литературы хилиастического социализма, она поражает своей умеренностью. У Мора мы не встречаем упразднения семьи, общности жен, государственного воспитания детей в отрыве от родителей. Очевидно, новое, светское течение в социализме начинает как бы из далека, совсем не с тех крайних концепций, которые были сформулированы в идеях еретических течений.

При написании статьи использованы материалы

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Томас Мор

Золотая Книга, столь же полезная, как забавная, о наилучшем устройстве государства и новом острове «Утопия»

Томас Мор шлет привет Петру Эгидию .

Дорогой Петр Эгидий, мне, пожалуй, и стыдно посылать тебе чуть не спустя год эту книжку о государстве утопийцев, так как ты, без сомнения, ожидал ее через полтора месяца, зная, что я избавлен в этой работе от труда придумывания; с другой стороны, мне нисколько не надо было размышлять над планом, а надлежало только передать тот рассказ Рафаила, который я слышал вместе с тобою. У меня не было причин и трудиться над красноречивым изложением, – речь рассказчика не могла быть изысканной, так как велась экспромтом, без приготовления; затем, как тебе известно, эта речь исходила от человека, который не столь сведущ в латинском языке, сколько в греческом, и чем больше моя передача подходила бы к его небрежной простоте, тем она должна была бы быть ближе к истине, а о ней только одной я в данной работе должен заботиться и забочусь.

Признаюсь, друг Петр, этот уже готовый материал почти совсем избавил меня от труда, ибо обдумывание материала и его планировка потребовали бы немало таланта, некоторой доли учености и известного количества времени и усердия; а если бы понадобилось изложить предмет не только правдиво, но также и красноречиво, то для выполнения этого у меня не хватило бы никакого времени, никакого усердия. Теперь, когда исчезли заботы, из-за которых пришлось бы столько попотеть, мне оставалось только одно – просто записать слышанное, а это было уже делом совсем нетрудным; но все же для выполнения этого «совсем нетрудного дела» прочие дела мои оставляли мне обычно менее чем ничтожное количество времени. Постоянно приходится мне то возиться с судебными процессами (одни я веду, другие слушаю, третьи заканчиваю в качестве посредника, четвертые прекращаю на правах судьи), то посещать одних людей по чувству долга, других – по делам. И вот, пожертвовав вне дома другим почти весь день, я остаток его отдаю своим близким, а себе, то есть литературе, не оставляю ничего.

Действительно, по возвращении к себе надо поговорить с женою, поболтать с детьми, потолковать со слугами. Все это я считаю делами, раз это необходимо выполнить (если не хочешь быть чужим у себя в доме). Вообще надо стараться быть возможно приятным по отношению к тем, кто дан тебе в спутники жизни или по предусмотрительности природы, или по игре случая, или по твоему выбору, только не следует портить их ласковостью или по снисходительности из слуг делать господ. Среди перечисленного мною уходят дни, месяцы, годы. Когда же тут писать? А между тем я ничего не говорил о сне, равно как и обеде, который поглощает у многих не меньше времени, чем самый сон, – а он поглощает почти половину жизни. Я же выгадываю себе только то время, которое краду у сна и еды; конечно, его мало, но все же оно представляет нечто, поэтому я хоть и медленно, но все же напоследок закончил «Утопию» и переслал тебе, друг Петр, чтобы ты прочел ее и напомнил, если что ускользнуло от меня. Правда, в этом отношении я чувствую за собой известную уверенность и хотел бы даже обладать умом и ученостью в такой же степени, в какой владею своей памятью, но все же не настолько полагаюсь на себя, чтобы думать, что я не мог ничего забыть.

Именно, мой питомец Иоанн Клемент , который, как тебе известно, был вместе с нами (я охотно позволяю ему присутствовать при всяком разговоре, от которого может быть для него какая-либо польза, так как ожидаю со временем прекрасных плодов от той травы, которая начала зеленеть в ходе его греческих и латинских занятий), привел меня в сильное смущение. Насколько я припоминаю, Гитлодей рассказывал, что Амауротский мост , который перекинут через реку Анидр , имеет в длину пятьсот шагов, а мой Иоанн говорит, что надо убавить двести; ширина реки, по его словам, не превышает трехсот шагов. Прошу тебе порыться в своей памяти. Если ты одних с ним мыслей, то соглашусь и я и признаю свою ошибку. Если же ты сам не припоминаешь, то я оставлю, как написал, именно то, что, по-моему, я помню сам. Конечно, я приложу все старание к тому, чтобы в моей книге не было никакого обмана, но, с другой стороны, в сомнительных случаях я скорее скажу невольно ложь, чем допущу ее по своей воле, так как предпочитаю быть лучше честным человеком, чем благоразумным.

Впрочем, этому горю легко будет помочь, если ты об этом разузнаешь у самого Рафаила или лично, или письменно, а это необходимо сделать также и по другому затруднению, которое возникло у нас, не знаю, по чьей вине: по моей ли скорее, или по твоей, или по вине самого Рафаила. Именно, ни нам не пришло в голову спросить, ни ему – сказать, в какой части Нового Света расположена Утопия. Я готов был бы, разумеется, искупить это упущение изрядной суммой денег из собственных средств. Ведь мне довольно стыдно, с одной стороны, не знать, в каком море находится остров, о котором я так много распространяюсь, а с другой стороны, у нас находится несколько лиц, а в особенности одно, человек благочестивый и по специальности богослов, который горит изумительным стремлением посетить Утопию не из пустого желания или любопытства посмотреть на новое, а подбодрить и развить нашу религию, удачно там начавшуюся. Для надлежащего выполнения этого он решил предварительно принять меры к тому, чтобы его послал туда папа и даже чтобы его избрали в епископы утопийцам; его нисколько не затрудняет то, что этого сана ему приходится добиваться просьбами. Он считает священным такое домогательство, которое порождено не соображениями почета или выгоды, а благочестием.

Поэтому прошу тебя, друг Петр, обратиться к Гитлодею или лично, если ты можешь это удобно сделать, или списаться заочно и принять меры к тому, чтобы в настоящем моем сочинении не было никакого обмана или не было пропущено ничего верного. И едва ли не лучше показать ему самую книгу. Ведь никто другой не может наравне с ним исправить, какие там есть, ошибки, да и сам он не в силах исполнить это, если не прочтет до конца написанного мною. Сверх того, таким путем ты можешь понять, мирится ли он с тем, что это сочинение написано мною, или принимает это неохотно. Ведь если он решил сам описать свои странствия, то, вероятно, не захотел бы, чтобы это сделал я: во всяком случае, я не желал бы своей публикацией о государстве утопийцев предвосхитить у его истории цвет и прелесть новизны.

Впрочем, говоря по правде, я и сам еще не решил вполне, буду ли я вообще издавать книгу. Вкусы людей весьма разнообразны, характеры капризны, природа их в высшей степени неблагодарна, суждения доходят до полной нелепости. Поэтому несколько счастливее, по-видимому, чувствуют себя те, кто приятно и весело живет в свое удовольствие, чем те, кто терзает себя заботами об издании чего-нибудь, могущего одним принести пользу или удовольствие, тогда как у других вызовет отвращение или неблагодарность. Огромное большинство не знает литературы, многие презирают ее. Невежда отбрасывает как грубость все то, что не вполне невежественно; полузнайки отвергают как пошлость все то, что не изобилует стародавними словами; некоторым нравится только ветошь, большинству – только свое собственное. Один настолько угрюм, что не допускает шуток; другой настолько неостроумен, что не переносит остроумия; некоторые настолько лишены насмешливости, что боятся всякого намека на нее, как укушенный бешеной собакой страшится воды; иные до такой степени непостоянны, что сидя одобряют одно, а стоя – другое. Одни сидят в трактирах и судят о талантах писателей за стаканами вина, порицая с большим авторитетом все, что им угодно, и продергивая каждого за его писание, как за волосы, а сами меж тем находятся в безопасности и, как говорится в греческой поговорке, вне обстрела. Эти молодцы настолько гладки и выбриты со всех сторон, что у них нет и волоска, за который можно было бы ухватиться. Кроме того, есть люди настолько неблагодарные, что и после сильного наслаждения литературным произведением они все же не питают никакой особой любви к автору. Они вполне напоминают этим тех невежливых гостей, которые, получив в изобилии богатый обед, наконец сытые уходят домой, не принеся никакой благодарности пригласившему их. Вот и затевай теперь на свой счет пиршество для людей столь нежного вкуса, столь разнообразных настроений и, кроме того, для столь памятливых и благодарных.

А все же, друг Петр, ты устрой с Гитлодеем то, о чем я говорил. После, однако, у меня будет полная свобода принять по этому поводу новое решение. Впрочем, покончив с трудом писания, я, по пословице, поздно хватился за ум; поэтому, если это согласуется с желанием Гитлодея, я в дальнейшем последую касательно издания совету друзей, и прежде всего твоему.

Прощайте, милейший Петр Эгидий и твоя прекрасная супруга, люби меня по-прежнему, я же люблю тебя еще больше прежнего.

Первая книга

Беседа, которую вел выдающийся муж Рафаил Гитлодей, о наилучшем состоянии государства, в передаче знаменитого мужа Томаса Мора, гражданина и виконта славного британского города Лондона

У непобедимейшего короля Англии Генриха, восьмого с этим именем, щедро украшенного всеми качествами выдающегося государя, были недавно немаловажные спорные дела с пресветлейшим государем Кастилии Карлом.

Для обсуждения и улажения их он отправил меня послом во Фландрию в качестве спутника и товарища несравненного мужа Кутберта Тунсталла , которого недавно, к всеобщей радости, король назначил начальником архивов. В похвалу ему я не скажу ничего, но не из боязни, что дружба с ним не будет верной свидетельницей моей искренности, а потому, что его доблесть и ученость стоят выше всякой моей оценки; затем повсеместная слава и известность его настолько исключают необходимость хвалить его, что, поступая так, я, по пословице, стал бы освещать солнце лампой.

Согласно предварительному условию, в Бругге встретились с нами представители государя, все выдающиеся мужи. Среди них первенствовал и был главою губернатор Бругге, а устами и сердцем посольства был Георгий Темзиций , настоятель собора в Касселе , красноречивый не только в силу искусства, но и от природы. К тому же он был превосходным знатоком права и выдающимся мастером в ведении переговоров благодаря своему уму, равно как и постоянному опыту. После нескольких встреч мы не пришли к полному согласию по некоторым пунктам, и потому они, простившись с нами, поехали на несколько дней в Брюссель, чтобы узнать волю их государя. А я на это время, по требованию обстоятельств, отправился в Автверпен.

Во время пребывания там наиболее приятным из всех моих посетителей был Петр Эгидий, уроженец Антверпена, человек, пользующийся среди сограждан большим доверием и почетом и достойный еще большего. Неизвестно, что стоит выше в этом юноше – его ученость или нравственность, так как он и прекрасный человек и высокообразованный. К тому же он мил со всеми, а к друзьям особенно благожелателен, любит их, верен им, относится к ним так сердечно, что вряд ли найдешь где другого человека, которого можно было бы сравнить с ним в отношении дружбы. Он на редкость скромен, более всех других ему чужда напыщенность; ни в ком простодушие не связано в такой мере с благоразумием. Речь его весьма изящна и безобидно-остроумна. Поэтому приятнейшее общение с ним и его в высокой степени сладостная беседа в значительной мере облегчили мне тоску по родине и домашнему очагу, по жене и детям, к свиданию с которыми я стремился с большой тревогой, так как тогда уже более четырех месяцев отсутствовал из дому.

Однажды я был на богослужении в храме девы Марии, который является и красивейшим зданием, и всегда переполнен народом. По окончании обедни я собирался вернуться в гостиницу, как вдруг случайно вижу Петра говорящим с иностранцем, близким по летам к старости, с опаленным от зноя лицом, отпущенной бородой, с плащом, небрежно свесившимся с плеча; по наружности и одежде он показался мне моряком. Заметив меня, Петр тотчас подходит и здоровается. Я хотел ответить ему, но он отводит меня несколько в сторону и спрашивает:

– Видишь ты этого человека? – Одновременно он показывает на того, кого я видел говорившим с ним.

– Его приход был бы мне очень приятен, – ответил я, – ради тебя.

– Нет, – возразил Петр, – ради тебя, если бы ты знал этого человека. Нет ведь теперь никого на свете, кто мог бы рассказать столько историй о неведомых людях и землях, а я знаю, что ты большой охотник послушать это.

– Значит, – говорю, – я сделал неплохую догадку. Именно, сразу, с первого взгляда, я заметил, что это – моряк.

– И все-таки, – возразил Петр, – ты был очень далек от истины. Правда, он плавал по морю, но не как Палинур , а как Улисс , вернее – как Платон . Ведь этот Рафаил – таково его имя, а фамилия Гитлодей – не лишен знания латыни, а греческий он знает превосходно. Он потому усерднее занимался этим языком, чем римским, что всецело посвятил себя философии, а в области этой науки, как он узнал, по-латыни не существует ничего сколько-нибудь важного, кроме некоторых сочинений Сенеки и Цицерона. Оставив братьям имущество, которое было у него на родине (он португалец), он из желания посмотреть на мир примкнул к Америго Веспуччи и был постоянным его спутником в трех последующих путешествиях из тех четырех, про которые читают уже повсюду , но при последнем не вернулся с ним. Ибо Рафаил приложил все старание и добился у Веспуччи быть в числе тех двадцати четырех, кто был оставлен в крепости у границ последнего плавания. Таким образом, он был оставлен в угоду своему характеру, более склонному к странствиям по чужбине, чем к пышным мавзолеям на родине. Он ведь постоянно повторяет следующие изречения: «Небеса не имеющих урны укроют» и: «Дорога к всевышним отовсюду одинакова» . Не будь божество благосклонно к нему, такие мысли его обошлись бы ему очень дорого.

В дальнейшем, после разлуки с Веспуччи, он с пятью своими товарищами по крепости объездил много стран, и напоследок удивительная случайность занесла его на Тапробану ; оттуда прибыл он в Каликвит , где нашел, кстати, корабли португальцев, и в конце концов неожиданно вернулся на родину.

После этого рассказа Петра я поблагодарил его за услужливость, именно – за усиленную заботу о том, чтобы мне насладиться беседой с тем лицом, разговор с которым, как он надеялся, будет мне приятен. Затем я поворачиваюсь к Рафаилу. Тут после взаимных приветствий и обмена теми общепринятыми фразами, которые обычно говорятся при первой встрече лиц незнакомых, мы идем ко мне домой и здесь в саду, усевшись на скамейке, покрытой зеленым дерном, начинаем разговор.

Рафаил рассказал нам, как после отъезда Веспуччи он сам и его товарищи, оставшиеся в крепости, начали мало-помалу, путем встреч и ласкового обхождения, приобретать себе расположение жителей той страны. В результате они не только жили среди них в безопасности, но чувствовали себя с ними по-приятельски; затем они вошли в милость и расположение к одному государю (имя его и название его страны выпали у меня из памяти). Благодаря его щедрости, продолжал Рафаил, как сам он, так и его товарищи получили в изобилии продовольствие и денежные средства, а вместе с тем и вполне надежного проводника. Он должен был доставить их – по воде на плотах, по суше на повозках – к другим государям, к которым они ехали с дружескими рекомендациями. После многодневного пути Рафаил, по его словам, нашел малые и большие города и густонаселенные государства с отнюдь не плохим устройством.

Действительно, под экваториальной линией, затем с обеих сторон вверх и вниз от нее, почти на всем пространстве, которое охватывает течение солнца, лежат обширные пустыни, высохшие от постоянного жара; в них повсюду нечистота, грязь, предметы имеют скорбный облик, все сурово и невозделано, заселено зверями и змеями или, наконец, людьми, не менее дикими, чем чудовища, и не менее вредными. Но по мере дальнейшего продвижения все мало-помалу смягчается: климат становится менее суровым, почва – привлекательной от зелени, природа живых существ – более мягкой. Наконец открываются народы, города, большие и малые; в их среде постоянные торговые сношения по суше и по морю не только между ними и соседями, но даже и с племенами, живущими в отдалении.

По словам Рафаила, он имел возможность осмотреть многие страны во всех направлениях потому, что он и его товарищи весьма охотно допускались на всякий корабль, снаряжавшийся для любого плавания. Он рассказывал, что корабли, виденные им в первых странах, имели киль плоский, паруса на них натягивались из сшитых листьев папируса или из прутьев, в иных местах – из кож. Далее находили они кили заостренные, паруса пеньковые, наконец – во всем похожие на наши. Моряки оказались достаточно сведущими в знании моря и погоды.

Но, как он рассказывал, он приобрел у них огромное влияние, сообщив им употребление магнитной иглы, с которой они раньше были совершенно незнакомы и потому с робостью привыкали к морской пучине, доверяясь ей без колебаний не в иную пору, как только летом. Ныне же, крепко уповая на эту иглу, они презирают зиму. Результатом этого явилась скорее их беззаботность, чем безопасность; поэтому можно опасаться, как бы та вещь, которая, по их мнению, должна была принести им большую пользу, не явилась, в силу их неблагоразумия, причиной больших бедствий.

Слишком долго было бы излагать его рассказы о том, что он видел в каждой стране, да это и не входит в план настоящего сочинения и, может быть, будет передано нами в другом месте. Особенно полезным будет, конечно, прежде всего знакомство с теми правильными и мудрыми мероприятиями, которые он замечал где-либо у народов, живущих в гражданском благоустройстве. Об этом и мы расспрашивали его с большою жадностью, и он распространялся охотнее всего. Между тем мы оставили в стороне всякие вопросы о чудовищах, так как это представляется отнюдь не новым. Действительно, на хищных Сцилл , и Целен , и пожирающих народы Лестригонов и тому подобных бесчеловечных чудовищ можно наткнуться почти всюду, а граждан, воспитанных в здравых и разумных правилах, нельзя найти где угодно.

И вот, отметив у этих новых народов много превратных законов, Рафаил, с другой стороны, перечислил немало и таких, из которых можно взять примеры для исправления заблуждений наших городов, народов, племен и царств; об этом, как я сказал, я обещаюсь упомянуть в другом месте. Теперь я имею в виду только привести его рассказ об обычаях и учреждениях утопийцев, но предварительно все же передам тот разговор, который послужил как бы путеводной нитью к упоминанию этого государства.

Именно, Рафаил стал весьма умно перечислять сперва ошибки наши и тех народов, во всяком случае, очень многочисленные с обеих сторон, а затем мудрые и благоразумные распоряжения у нас, равно как и у них. При этом он излагал обычаи и учреждения каждого народа так, что казалось, будто, попадая в какое-либо место, он прожил там всю жизнь.

Тогда Петр в восхищении воскликнул:

– Друг Рафаил, почему ты не пристроишься при каком-либо государе? Я убежден, что ты вполне угодишь каждому из них, так как в силу такой своей учености и такого знания мест и людей ты способен не только позабавить, но привести поучительный пример и помочь советом. Вместе с тем таким способом ты сможешь отлично устроить и собственные дела, оказать большую помощь преуспеянию всех твоих близких.

– Что касается моих близких, – возразил Рафаил, – то я не очень волнуюсь из-за них. Я считаю, что посильно выполнил лежавший на мне долг по отношению к ним. Именно, будучи не только вполне здоровым и бодрым, но и молодым человеком, я распределил между родственниками и друзьями свое имущество. А обычно другие отступаются от него только под старость и при болезни, да и тогда даже отступаются с трудом, будучи не в силах более удержать его. Думаю, что мои близкие должны быть довольны этой моей милостью и не будут требовать и ждать того, чтобы ради них я пошел служить царям.

– Не выражайся резко! – заметил Петр. – Я имел в виду не служить царям, а услужить им.

– Но это, – ответил Рафаил, – только один лишний слог по сравнению с служить.

– А я, – возразил Петр, – думаю так: как бы ты ни называл это занятие, именно оно является средством, которым ты можешь принести пользу не только тесному кругу лиц, но и обществу, а также улучшить свое собственное положение.

– Улучшится ли оно, – спросил Рафаил, – тем путем, который мне не по сердцу? Ведь теперь я живу так, как хочу, а я почти уверен, что это – удел немногих порфироносцев! Разве мало таких лиц, которые сами ищут дружбы с владыками, и разве, по-твоему, получится большой урон, если они обойдутся без меня или без кого-либо мне подобного?

Тогда вступаю в беседу я:

– Друг Рафаил, ты, очевидно, не стремишься ни к богатству, ни к могуществу, и, разумеется, человека с таким образом мыслей я уважаю и почитаю не менее, чем и каждого из тех, кто обладает наивысшим могуществом. Но, как мне кажется, ты поступишь с полным достоинством для себя и для твоего столь возвышенного и истинно философского ума, если постараешься даже с известным личным ущербом отдать свой талант и усердие на служение обществу; а этого ты никогда не можешь осуществить с такой пользой, как если ты станешь советником какого-либо великого государя и, в чем я уверен, начнешь внушать ему надлежащие честные мысли. Не надо забывать, что государь, подобно неиссякаемому источнику, изливает на весь народ поток всего хорошего и дурного. Ты же всегда, даже без большой житейской практики, явишься превосходным советником для всякого из королей благодаря твоей совершенной учености и даже без всякой учености, благодаря твоей многосторонней опытности.

– Друг Мор, – ответил Рафаил, – ты дважды ошибаешься: во-первых, в отношении меня, во-вторых, по сути дела. У меня нет тех способностей, которые ты мне приписываешь, а если бы они и были, то, жертвуя для дела своим бездействием, я не принес бы никакой пользы государству. Прежде всего все короли в большинстве случаев охотнее отдают свое время только военным наукам (а у меня в них нет опытности, да я и не желаю этого), чем благим деяниям мира; затем государи с гораздо большим удовольствием, гораздо больше заботятся о том, как бы законными и незаконными путями приобрести себе новые царства, нежели о том, как надлежаще управлять приобретенным. Кроме того, из всех советников королей нет никого, кто действительно настолько умен, чтобы не нуждаться в советах другого, однако каждый представляется самому себе настолько умным, что не желает одобрять чужое мнение. Впрочем, есть исключение: советники льстиво и низкопоклонно потворствуют каждому нелепому мнению лиц, пользующихся у государя наибольшим влиянием, желая подобной лестью расположить их к себе. И, во всяком случае, природой так устроено, что каждому нравятся его произведения. Так и ворону мил его выводок, и обезьяне люб ее детеныш.

Поэтому, если в кругу подобных лиц, завидующих чужим мнениям и предпочитающих собственные, кто-нибудь приведет факт, вычитанный им из истории прошлого или замеченный в других странах, то слушатели относятся к этому так, как будто вся репутация их мудрости подвергается опасности и после этого замечания их сочтут круглыми дураками, если они не сумеют придумать чего-нибудь такого, чем можно опорочить чужую выдумку. Если других средств нет, то они прибегают к следующему: это, говорят они, нравилось нашим предкам, а мы желали бы равняться с ними в мудрости. И на этом они успокаиваются, считая, что подобным замечанием прекрасно себя защитили. Как будто великая опасность получится от того, если кто в каком-либо деле окажется умнее своих предков. А между тем всему, что ими удачно установлено, мы с полным спокойствием предоставляем существовать. Но если по какому-либо поводу можно придумать нечто более благоразумное, то мы тотчас страстно хватаемся за этот довод и цепко держимся установленного ранее. С подобными высокомерными, нелепыми и капризными суждениями я встречался неоднократно в других местах, а особенно однажды столкнулся с ними в Англии.

– Скажи, пожалуйста, спрашиваю я, – так ты был в нашей стране?

– Да, – ответил он, – и провел там несколько месяцев после поражения западных англичан в гражданской войне против короля, которая была подавлена безжалостным их избиением. В это время я многим обязан был досточтимому отцу Иоанну Мортону , архиепископу Кентерберийскому и кардиналу, а тогда также и канцлеру Англии. Этот муж, друг Петр (я обращаюсь к тебе, так как Мор знает, что я имею в виду сказать), внушал уважение столько же своим авторитетом, как благоразумием и добродетелью. Стан у него был средний, но не согбенный от возраста, хотя и преклонного. Лицо внушало почтение, а не страх. В обхождении он был не тяжел, но серьезен и важен. У него появлялось иногда желание слишком сурового обращения с просителями, впрочем без вреда для них; он хотел этим испытать, какою находчивостью, каким присутствием духа обладает каждый. В смелости их, но отнюдь не связанной с нахальством, он находил большое удовольствие, так как это качество было сродни и ему самому, и он признавал такого человека пригодным для служебной деятельности. Речь его была гладкая и проникновенная. Он обладал превосходным знанием права, несравненным остроумием, на редкость дивной памятью. Эти выдающиеся природные качества он развил учением и упражнением.

Король вполне полагался на его советы; в мою бытность там находило в них опору и государство. С ранней юности, прямо со школьной скамейки, попал он ко двору, провел всю жизнь среди важных дел и, постоянно подвергаясь превратностям судьбы, среди многих и великих опасностей приобрел большой государственный опыт, который, будучи получен таким образом, нескоро исчезает.

По счастливой случайности я присутствовал однажды за его столом; тут же был один мирянин, знаток ваших законов. Не знаю, по какому поводу он нашел удобный случай для обстоятельной похвалы тому суровому правосудию, которое применялось в то время по отношению к ворам; их, как он рассказывал, вешали иногда по двадцати на одной виселице. Тем более удивительным, по его словам, выходило то, что, хотя незначительное меньшинство ускользало от казни, в силу какого-то злого рока, многие все же повсюду занимались разбоями. Тогда я, рискнув говорить свободно в присутствии кардинала, заявил:

«Ничего тут нет удивительного. Такое наказание воров заходит за границы справедливости и вредно для блага государства. Действительно, простая кража не такой огромный проступок, чтобы за него рубить голову, а с другой стороны, ни одно наказание не является настолько сильным, чтобы удержать от разбоев тех, у кого нет никакого другого способа снискать пропитание. В этом отношении вы, как и значительная часть людей на свете, по-видимому, подражаете плохим педагогам, которые охотнее бьют учеников, чем их учат. В самом деле, вору назначают тяжкие и жестокие муки, тогда как гораздо скорее следовало бы позаботиться о каких-либо средствах к жизни, чтобы никому не предстояло столь жестокой необходимости сперва воровать, а потом погибать».

«В этом отношении, – отвечал тот, – приняты достаточные меры, существуют ремесла, существует земледелие: ими можно поддержать жизнь, если люди сами не предпочтут быть дурными».

«Нет, так тебе не вывернуться, – отвечаю я. – Оставим, прежде всего, тех, кто часто возвращается домой калеками с войн внешних или гражданских, как недавно у вас после битвы при Корнуэлле и немного ранее – после войн с Францией . После потери членов тела ради государства и ради короля убожество не позволяет им вернуться к прежним занятиям, а возраст – изучить новые. Но, повторяю, оставим это, так как войны происходят через известные промежутки времени. Обратимся к тому, что бывает всякий день.

Во-первых, существует огромное число знати: она, подобно трутням, живет праздно, трудами других, именно – арендаторов своих поместий, которых для увеличения доходов стрижет до живого мяса. Только такая скупость и знакома этим людям, в общем расточительным до нищеты. Мало того, эти аристократы окружают себя также огромной толпой телохранителей, которые не учились никогда никакому способу снискивать пропитание. Но стоит господину умереть или этим слугам заболеть, как их тотчас выбрасывают вон. Хозяева охотнее содержат праздных, чем больных, и часто наследник умершего не в силах содержать отцовскую челядь. И вот они усиленно голодают, если не начинают усиленно разбойничать. Действительно, что им делать? Когда в скитаниях они поизносят несколько платье и поизносятся сами, то подкошенных болезнью и покрытых лохмотьями не соблаговолят принять благородные и не посмеют крестьяне. Эти последние прекрасно знают, что человек, деликатно воспитанный среди праздности и наслаждений, со шпагой на боку и со щитом в руке, привык только хвастливо бросать гордые взгляды на соседей и презирать всех по сравнению с собою, а отнюдь не пригоден для того, чтобы с заступом п мотыгой за скудное вознаграждение и скромный стол верно служить бедняку».

На это мой собеседник возразил:

«А нам, однако, надо особенно поддерживать людей этого рода; в них ведь, как в людях более возвышенного и благородного настроения, заключается, в случае если дело дойдет до войны, главная сила и крепость войска».

«Отлично, – отвечаю я, – с таким же основанием ты мог бы сказать, что ради войны надо поддерживать и воров, от которых, несомненно, вы никогда не избавитесь, пока у вас будут эти дворовые. Почему, с одной стороны, разбойникам не быть вполне расторопными солдатами, а с другой, солдатам – самыми отъявленными трусами из разбойников, – до такой степени эти два занятия прекрасно подходят друг к другу. Впрочем, этот порок, несмотря на свою распространенность у вас, не составляет, однако, вашей отличительной особенности: он общий у всех почти народов. Так, что касается Франции, то ее сверх этого разоряет другая язва, еще более губительная: вся страна даже и во время мира (если это можно назвать миром) наполнена и осаждена наемными солдатами, призванными в силу того же убеждения, в силу которого вы признали нужным держать здесь праздных слуг. Именно, эти умные дураки решили, что благо государства заключается в том, что оно должно иметь всегда наготове сильный и крепкий гарнизон, состоящий главным образом из ветеранов: эти политики отнюдь не доверяют новобранцам. Поэтому им приходится искать войны даже и для того, чтобы дать опыт солдатам и вообще иметь людей для резни; иначе, по остроумному замечанию Саллюстия , руки и дух закоченеют в бездействии.